Блог

***
Должна б уже привыкнуть! Почему ж
на сердце снова ссадина осталась?
Ты – просто лишь мужчина. А не муж
при чине и с причиной для скандала.
Пощёчиной слова, и ты – ушёл.
И на щеке – как след багрово-красный…
А начиналось всё так хорошо!
Но продолжалось, право же, напрасно.
Ну, вот и всё. Не искушает бес.
Он справно скушал порцию, мурлыча.
Охотник ведь теряет интерес
к недавно им же загнанной добыче.
Вот жизнь – твоя, а это – жизнь моя!
Мы собираем по полу игрушки.
Слезам и грёзам отдана подушка…
Да что же это, в самом деле, я?!
Должна б уже привыкнуть! И зачем
на завтрак собирать вчерашний ужин?
Мне не забыться на твоём плече,
и, боже упаси, ты мне не нужен!
На ревность же права дают не всем.
И это я не практикую сроду.
Бросаются, офонарев совсем,
на красное быки и пешеходы.
А мне, - хотя бы добежать домой,
забиться в щель и выплакаться вволю…
Опять подделка! Ты герой - не мой,
и не был им, спокойный и довольный!
Должна б уже привыкнуть! Вздора сор
не выносить из дома. Пусть пылится!
Пусть милые бранятся! Дальше ссор
им не уйти, они не прячут лица.
А я за искушение – плачу!
Как и за всё, что в жизни получаю.
И с горя я напьюсь! На кухне чаю!
И времени доверюсь, как врачу.
Оно должно, бесстрастное, помочь.
Кому-то ж помогает? Я – не плачу!
…И даже кот ушел к чертям собачьим!
Так одиноко! Наступает ночь.

***
Ты – отдаёшь, но хочешь – получать!
…Июнь, в дождях погрязнув, как в пороках,
нам приготовит не цветочный чай,
а горечь губ и очередь упрёков.
Игра – всю ночь! Напропалую злюсь…
Я отдаюсь, но получить хотела б
взамен твою восторженную грусть
и облаком прижавшееся тело.
Ты так решил: меня – не провожать,
опять в заботы быта окунуться…
В дворах-колодцах дождевые блюдца
мелки и жалки, как твоя душа.
Ты провожай надежды, не меня!
Я – оптом сдамся торгашам на рынок.
Реально утро. Но слабо обнять
тебе меня на лестнице за спину!
Июнь уходит влажно, тяжело.
Чуть обижаясь на дождливость лета,
не продолжаю линию сюжета.
Свежо и больно. Первое число.

***
Под хмелем – любит. А тверёзый – ноль!
Как будто мы едва-едва знакомы…
Есть аксиома, что Любовь – есть боль.
И женская та вечна аксиома.
Все изрубив страдания к утру,
закрученные чёртовы кручины,
как сказочно и несказанно врут
и обещают что-то там мужчины!
В горячке шепчут: - Я навеки твой!
Приходит утро после пьяной ночи.
Любовь…Любовь…Проклятая любовь
мне голову сжимает и морочит.
Я сделала, что знала, не тая.
Иди в мужья! Останься! Стирка будет, -
я выстираю грязь у нас с белья,
не буду вечной девочкой при блуде!
Не сорок сороков до сорока,
сороки нам накакали довольно.
Любовь, она, - как новая строка.
Но с новою строкой всё так же больно!
Я женские стихи, увы, пишу.
Меня поймут все женщины в округе.
Рай – в шалаше? Прибейся к шалашу!
Когда-то, ведь, мы вспомним друг о друге!

***
Не вымучить, не вырастить, не вставить,
стара, как мир, и бренна, как свеча, -
любовь мне губы грешными устами
священно размыкает по ночам.
Скажу: - Люблю! – И шёпотом нарушу
замызганную за день тишину.
Спаси мою изглоданную душу!
К тебе ладони жаркие тяну.
Как страшно жить обманутой, изъетой,
на вираже бессмысленных судеб,
не ощущая знака иль приметы
Любви, необходимой будто хлеб.
Любовь – есть бог! Безбожно перепутав
алтарь и спорт, награды и грехи,
мы умираем с каждою минутой,
исторгнув стоны в стены и стихи.
Возьми меня с собой в свои полёты,
спаси Любовь, пока любовь есть страсть.
Пока любовь – есть подвиг, не работа,
пока не вянуть ей и не опасть!
Не вымучить, не вырастить, не вставить,
пока звучит, как вечный гул в крови…
Открой мне губы нежными устами…
Что мы с тобою знаем о Любви?!

***
Забрезжил свет в конце туннеля.
Прельщают новые места.
Мой шалопутный пустомеля
сказал, что жизнь простым-проста.
И что оглядываться, право?
Пугать шагами белый свет…
Проехали! Довольно браво.
И прошлого – как будто - нет!
Проехали, – и стало тихо.
И замер крик. Удар – под дых.
Но где-то там мерцает выход.
Не вход для россказней худых.
И полу-рёбра, полу-шпалы
до точки края доведут.
Я жить безумно опоздала,
но бодро к выходу иду.
А оглянёшься, - слава богу,
какой-то выверен итог.
И монотонность диалога
вдруг вырастает в диалог.

***
Давай останемся чужими
за сочетальными дверями,
друг другом чтобы дорожили
и все слова соизмеряли,
с вниманием потенциальным
сердца друг другу доверяли б,
чтоб не дошло до сцен скандальных
и кукольно-надутых свадеб,
чтоб каждодневно и безбожно
бросало нас с тобой друг к другу,
касались губы осторожно
и голова ходила кругом,
чтобы овсяным суррогатом
не наградил нас быт безвольный…
Пусть бедность кажется богатой
и будет сладостно и больно.
Пусть всё у нас случится лучше.
Но знаешь, - вечная отрава:
мы близких и любимых мучить
как будто получаем право!
Давай же бросим, что нажили!
Давай смеяться, будто дети…
Давай останемся чужими,
чтоб стать роднее всех на свете.

***
Умение любить – уметь прощать.
Оно приходит с возрастом, со сроком.
Не злобствовать, не гнать, не верещать,
не плакаться в жилетку ненароком.
В природе и своих хватает гроз!
Но, кажется, не будет переводу
потоку женских оскорблённых слёз.
Их – пруд пруди! И дуй себе на воду!
Отправлюсь жить в свой «автономный» край,
где заглушаю все шаги и звуки.
Замри, Любовь! Во мне - не возникай
для утончённой и сладчайшей муки.
Замри на дне у памяти моей,
исчезни для несведущего глаза,
обманывай меня и не жалей!
Ведь грусть в душе – болезненно заразна.
Школяр в Любви, ты был не так богат,
чтоб расточаться, спешно убегая.
И зрелости бесполой аттестат
тебе вручает женщина другая…
А я давно не плачу и не жду.
Желаю счастья. И любви в меду.

***
Ты в глаза не смотрел никогда,
будто что-то припрятал,
будто что-то во времени
смог от меня утаить…
Может, те зеркала
что кому и давали когда-то,
но зачем же осколки
на долгую память хранить?
Пожалел ли кого,
или был по-зловещему скромен,
или просто об этом
не стоит завязывать речь…
Оказалось, что мир,
как консервная банка, - огромен.
Оказалось, что можно
тушёною тушею лечь!
Обалдеть, как от счастья,
от чувства причастности к чуши
и чужую ошибку, сшибясь,
посчитать за свою…
Ты в глаза не смотрел.
Будто прятал поганую душу.
Я же так их искала!
И тот же вопрос задаю.
Слёзы, павшие долу,
уже проросли зеленями,
и, надеюсь, не выдернут,
не иссушат зеленя.
Я забуду про всё:
про долги и счета между нами,
лишь на гривенник позже,
чем ты позабыл про меня.
Даже если б хотела –
я чаши весов не нарушу.
Ни по чём не приклеить
опавшие листья с дерев.
Но проклятый вопрос:
где ж ты прятал поганую душу? –
снова встал и повис.
Возмужав и незаматерев.

***
Мир путает и вертит им – любовь.
Путёво и беспутно, с долей риска.
Мне говорила мудрая свекровь:
обязана быть женщина артисткой.
Разыгрывать хоккеи на траве,
искусы расставлять почище змея…
Но бог вам дал одних лишь сыновей.
Так кто же Вас по-женски пожалеет?
И если даже пресловутый змей
шипит и врёт, свернувшись в Вашем сердце,
есть Ваша кровь у дочери моей.
И никуда от этого не деться.
Есть вечный риск – себя перемудрить.
Соблазн – чужим премудростям поддаться,
тандем разбить и конкурс объявить
на счастье и весёлое богатство.
Я вас простила… И сто раз прощу,
сто раз ещё хорошее итожа.
Я от бессилья рук не опущу.
Я – выживу. Но всё же, всё же, всё же…

***
Впереди ещё - целый август!
И неважно, что холода.
Оклемаюсь ещё и справлюсь,
оправдаюсь, чтоб оправдать.
Мне найдётся, надеюсь, место
и расправится теснота,
к Покровам молодой невестой
постараюсь устало стать.
Абрикосы, арбузы, астры –
в август букву свою несу,
все каталоги и кадастры,
алфавитную всуе суть.
И, любовь заменив на жалость,
в осень тихо свою вольюсь.
Это проще, чем мне казалось:
не печалюсь и не боюсь.
Знаю я, на исходе лета,
отменив календарный гнёт,
мне сторицею бабье лето
теплоту и любовь вернёт.

***
Берёзы и липы давно пожелтели,
и осень подкралась… Ну, что же ещё?
Холодная осень к холодной постели
по влажной дорожке подсохнувших щёк.
Ну, что же, моя домоседка, попробуй
чуть-чуть обогреться уютом огня!
Обманом вины и отравою злобы
себя не тревожь и не трогай меня.
Хочу отдохнуть, замерев и отмучась,
а всё остальное – уже дребедень.
В себе замыкаю случайность и участь,
как в сумраке комнаты полночь и день.
Ты, осень, явилась брюзжащей и квёлой.
Такой к сожаленью я стала сама.
Бывает ли осень, в природе, весёлой?
Ты – только лишь осень. Но следом – зима.
Я знаю давно все твои канители
и слёзы, украдкой сгущённые в лёд.
Холодная осень в холодной постели
к разбитому сердцу, как благо прильнёт.

***
Проскальзывая в плоскости скольженья
до верной ноты редкой чистоты,
я пью вино… И это – отрешенье
в тот рай и ад, что мне устроил ты.
Смотреть со стороны ? – Какое диво!
Параден шаг. Изнанки не видать.
Я – выпью всё! До капельки счастливой
желаю стать. Попробуй всуе стать!
Проскальзывая в горнем небосклоне,
не замечая каверзных углов,
тебе молюсь, как - боже мой! – иконе,
тебе молюсь с подстрочника, без слов.
В твоём краю беспамятно и тихо.
Остался день у края на краю.
Я – рыжей клоунессою, шутихой,
саму себя злорадно обсмею.
И буду, между прочим, ненароком,
незримо и наигранно слегка,
давать себе уроки и зароки,
сдувать свои хмельные облака.
Хандрить ли, «рюмсать» перерослой тётке,
плутать и путать, не найдя ни зги,
в приватный час, где маятником чётким
отсчитаны секунды и шаги?
Не заниматься глупостью. Не верить.
Сорву стоп-кран. Скольжению – отбой.
Ведь это мука, - жить с открытой дверью.
Но есть ещё и каторга – Любовь.

***
В тебе порой буксуют все слова.
Буксирую слова – в изгибы тела.
Да, ты был прав! Была я – не права.
И ничего понять не захотела.
Оскомину мы сбили сгоряча
и кисло-сладкость вся ушла куда-то.
На сахарине и сорбите – чай.
Вино – грешно. В ушах – вина и вата.
И виноватость на своих ногах
бредёт в бреду, как после злой болезни,
в пыли дорог, строга и дорога,
и, чем малопонятней, тем полезней.
А я теперь не поступаю так!
И впредь бросаться, очертясь, не буду!
Слова? Я их расставлю по местам
Назло всем заблуждениям и блуду.

***
Грубишь - и обижаешь невзначай!
Полкан с цепи сорвался, как с приколу.
Ты – кофе пьёшь. Я – уважаю чай,
глаза и руки опуская долу.
Они грубеют от дурных работ.
Докеле ж? Ни ответа, ни привета.
Ты – мягкий и пушистый, будто кот.
Но хочешь, чтоб никто не знал об этом.
Грубишь. И рубишь под собою сук.
Заборы ставишь, ямы споро роешь…
И я тебе теперь не понесу
одно из сокровеннейших сокровищ.
Уже не состоится диалог.
В душе – осадок. Мутная муляка.
Ты сам не знаешь (а хотя бы мог!),
кто ты по сути: кот или собака.

***
Полночные гимны чумные
звучат среди ночи, как «здрасьте».
Напившись до чёртиков, чёрта
гоняет в потёмках сосед.
Вы жизнь эту, хоть серебрянкой,
хоть розовой краскою красьте, -
ан, нет, - она сонным ребёнком,
споткнувшись, бредёт в туалет.
Всё проще, и площе, и присно
во веки веков в этом мире:
стекает вода и в комодах
заводится ушлая моль…
Взвывая от скуки и бедствий,
смывая и драя в квартире,
изволь причесаться, одеться!
И выспаться тоже изволь.
Великие стирки устроить
настроены хоть генералы,
и в крепости крепкие драпать,
как в наши дрянные дома…
Разбитые шлёпанцы стольких
с дорог для стольких убирала, -
ан, нет, - спотыкаешься, будто
споткнулась впервые сама.
Ночная расплывчатость линий
и отсвет, на рельсах блестящий…
Куда и к какому туннелю
оттащит последний трамвай?
Ведь жизнь – это только прокладка
меж будущим и настоящим,
в ней крылышек сдавлено вдоволь,
и критики – хоть отбавляй!
Мой свет из подполья мерцает
всё выше, и выше, и выше.
И тени встают. И приходят
ко мне полуночные сны…
Крадётся счастливая старость..
И нынешний батя всевышний
раздаст по серьгам и заслугам.
Мы вечно кому-то должны.

***
Я – готова стать твоей прислугой.
Я – вторична, как ни щебечу.
Я всю жизнь ждала тебя, как друга,
чтоб не бил, а гладил по плечу.
Мне, по сути, нужно слишком мало:
навзничь, всмятку или кое-как…
Дряхлый дом у дряхлого вокзала,
и в глаза дохнувший полумрак.
Я – привыкну, во-вторых и в-третьих,
быть с собою здесь наедине.
Здесь, как хочешь, не родятся дети
и не скажут:- Мама – дура! – мне.
Ничего, во-первых, ни убудет,
ни прибудет от моей любви.
Сплетницы и просто злые люди
перемоют косточки двоим.
Налегке, в очередной отлучке,
ты не скажешь мне ни да, ни нет…
Спит твоя прирученная сучка,
калачом вкрутившись в чёрный плед.

***
Он славно пел. Как будто кем заказан
хорал для дур, - до дыр и верхних «до».
Он междометья собственных рассказов
на месте сердца складывал пустом.
И надо ж было случаю случиться, -
не совладать с восторгом молодым!
Убили – влёт! Как будто в небе птицу,
мелодией, растаявшей, как дым.
Как будто ядом, зельем приворотным
опоена, горю горнеё огня…
Я – из оседлых. Не из перелётных.
Зачем же было убивать меня?!
Видать, большого подлеца личина
в лице скрывалась …Или – под лицом?
Мне не понять: как может быть мужчина
в одном лице убийцей и певцом?!
Вообразил, что ловок и свободен,
что быстр на глаз и на руку не слаб,
отстреливая сук из подворотен
хмелеющим охотником до баб.
Но сатана недаром зубы точит, -
и грянет ночь расплатой за грехи.
Я мёртвой птицей буду каждой ночью
распугивать пришедшие стихи.

Рыбье.
Бьюсь рыбой об лёд, рыбой,
и полную жду луну.
Кому-то скажу «спасибо»,
кого-то непомяну.
И, если расслаблюсь малость,
не выплесну водоём.
Полно ещё нас осталось:
тасуемся, но живём.
В моей захирелой луже –
таращится бубырьё.
Мне воздух, конечно, нужен
и плавание моё.
Чешуйка лежит к чешуйке, -
ну, разве не хороша?!
Поймаете – что же, жуйте
без вилки и без ножа.
Стрекательных клеток – нету!
Зубов и подавно – шиш.
Из тьмы пробираюсь к свету,
там с удочкой ты стоишь!
Лови, коль поймать охота,
любитель мой, рыболов.
Я, может быть, - для полёта!
Но тычусь об лёд без слов.

***
День отстоялся хлопьями на дне.
Назавтра эту ересь взбаламучу.
Почти счастливым мой несчастный случай
покажется, охолодевшей, мне.
Набрала воздух, и тяну, тяну –
до глубины ныряльщицей исправной.
Вот-вот глазами прикоснусь ко дну,
узнаю что-то главное о главном.
Но что же? Мне в лицо взлетает ржа,
моим же ветром взбитая некстати…
И я боюсь, всплывая и дрожа,
что воздуха и смелости не хватит.
А по воде – разбухшие следы,
расставлены предшественником мило.
Мой мир, на дне кувшина для воды, -
ведом всё той же центробежной силой.
В нём, как в Арале, не видать ни зги,
мутны и бестолковы кривотолки,
и от камней – круги. Как все круги,
от мясорубки и то кофемолки.
Мне Домовой и Демон по ночам
мораль читают в кухне неприкрыто,
как веско в весях взвесь не замечать,
когда вода в кувшине не налита.

***
Запретный плод, - он сладок изначально.
Прелюбодейство тайное давно
на белом платье женщины венчальном
оставило заметное пятно.
И, всё равно, любить чужого мужа,
желать его, - такой уж тяжкий грех?
А, может, он своей жене не нужен
и – пешка в затянувшейся игре!
Любить его таким, каким застала, -
всклокоченным, замученным, - врасплох!
А, может, с ним супруга жить устала,
раз для неё не дорог он и плох.
Как приказать себе: его – не трогать,
и каждый раз, вздыхая, - Боже мой! –
в холодный день холодною дорогой
в холодный дом идти к себе домой!
Запретный плод, он вечно искушает.
Любовница, конечно, не жена.
-Попробуй! Можно! – говорит душа ей.
И, может, иногда права она?
Любить – не запретишь. Такое дело.
Когда, средь утешенья и утех,
душа – молчит, и любит только тело, -
тогда – беги! Вот это – страшный грех.

***
Я не хочу в твоей судьбе
занять гвоздём чужое место.
Ведь где-то ждёт тебя невеста.
Покамест, неизвестно где.
А я, тобою дорожа,
тебя молю и заклинаю,
чтоб не сказал ты мне, дрожа:
-Со мной останься, дорогая!
Я знаю впредь и правлю в лоб:
-Прости, но ничего не будет.
Остолбенелый остолоп,
тебя осудят злые люди.
И нашей разности дыра
поглотит годы и заботы…
Я – друг тебе. А, может, враг.
Но не площадка для полётов.
Останови себя, мой свет.
Со мною будущего нет.

***
Любовью потребительских форматов
заставлены все жизни этажи.
Любовью – занимаются за плату
и как «оплатой» за «другую» жизнь.
Как на дежурство входят к ней в покои
без спроса, как хозяин, - не стучась…
Иль долго ждут, чтоб не обеспокоить,
пока в чужом дому горит свеча.
Любовь, поэты знают, будто воздух,
и – разная! Узнай её поди!
Она приходит рано или поздно,
порой к концу беспутного пути.
Она шумит в артериях и венах,
собой частично заменяя кровь…
Чем ни была бы, будь благословенна -
последняя, как первая Любовь!
Любовь нас выше делает и чище.
Здесь ни при чём замызганность и рост.
Мы застаём Любови пепелище
иль памятью заброшенный погост,
из мало-мальской искорки, из пены
вдруг вырастает – Сущая, Она!
Всегда, Любовь, ты необыкновенна
и вышибаешь начисто! Без дна!
Ты разрываешь цепь любых событий,
устои рушишь все, куда ни кинь.
О, берегитесь, девочки, но ждите!
Тут никуда не денешься. Аминь.
***

Ретроспектива. Горница. Светлица.
И горлица воркует. Дом в саду.
Марь. Розмарин. И барышням не спится.
Круг жизни сужен. Суженого ждут.
На выданье девицы – загляденье!
Романов дамских нахватав взахлёб,
Копируют манерность поведенья.
В Любовь играют, не познав её…
И – наши дни. Всё зная и умея,
девахи делят сходу мужиков.
Ждут приключений на неё… на шею…
С постели начиная. Мир таков.
Жизнь такова… И может даже лучше.
Ведь ставки так безмерно велики!
…Девичью ручку лобызал поручик,
в комплекте к сердцу попросив руки.

***
При преданной жене так скучно жить!
Подбавьте-ка мужьям адреналину,
чтоб из-за жён хватались за ножи
и дорожили жёнами мужчины.
Что, в самом деле, дома ты сидишь
и ждёшь погоды с моря… Непогоды?
Ни шагу не даёт ступить малыш…
И так проходят месяцы и годы.
А муж – на людях! При своих деньгах
огурчиком вращается весёлым…
Конечна жизнь. Хоть кажется – долга.
Зашкаливая, школит будто школа.
«Я предана душой и телом Вам!
Верна - до гроба! Что, мой друг, хотите?»
И вдруг - случилось! вдруг семьи глава
уходит с первой встречной Нефертити.
А, может, Клеопатра обвила
его, как столб, руками и ногами…
И вот любви не стало между вами.
И все дела! Ты что-то поняла?
Ну, милая! Хоть верность не порок,
но верный путь к отягощённой лени.
В Прекрасных Дам влюблялся Саша Блок,
не клуш домашних воспевал Есенин.
…Мужья! Очки наденьте! Ведь вполне
изюминка есть - в собственной жене!

***
Обабилась и малость располнела,
снеряшнела, и блеск былой потух.
И детки вдосталь высмоктали тела…
А муж – гарцует, петухом-петух.
И смотрит на хвосты павлиньи, мимо…
Замажь весь замуж! Лишь за старика!
Любовь мужская так неутолима,
пока способна и легка пока.
А ты идёшь в застиранном халате
и сонно тушишь за собою свет…
По-разному часы на циферблате
нам прибавляют в одночасье лет.
Обабилась…Теперь девичьим станом
лишь только с фотографий удивишь;
и под рукой по-детски неустанно
агукает и дёргает малыш,
а в ванне мокнут мысли и рубашки,
давно завяли по углам цветы…
Муж не изменит барские замашки.
Изменишься, пусть внешне, только ты.
Как оказалось, быть женой – непросто.
Замечено ведь умными людьми:
глаза любимых – уменьшают возраст…
Иль прибавляют возраст, чёрт возьми?!

***
Вам - молодость никто не отдавал!
Вы этим бабским россказням не верьте!
Жена, чем ближе к старости и смерти,
тем больше ждёт вниманья и похвал.
Она ж – такая! Знаете её.
Возлюбленным вы стали ей когда-то,
ей были генералом и солдатом,
и верою, и правдой… Эх, бабьё!
Когда стареет женщина, увы, -
она у Вас в глазах поддержки ищет.
Любовь горела ярко… Пепелище,
зола из зол… Вы, сударь, не правы.
Так жаль, что после стольких-стольких лет
Вы – мальчиком несведущим остались.
А сколько вместе гнулись, где скитались –
вам, лишь двоим, известно на земле.
Простите раздражённость ваших дам.
Они хотят того, чего не знают.
Они – стареют. Разве в том вина их?
Нет, не вина. И даже не беда.
Останьтесь парой страдною порой!
А женщины – лишь бабы, не забудьте.
Вы – зеркалом для них последним будьте…
Вы шутите? – Старуха, дверь закрой…

***
Чего- то ждёшь, а я старею. Скоро
я стану бабкой, ведьмою с клюкой.
Посмотришь с удивленьем и укором:
-Чего ж такая? Глянешь, - сам такой!
Но на себе ведь времени не видно,
его не снимешь ниточкой с плеча…
До боли жалко, и до слёз обидно,
но лучше б нам друг друга не встречать.
Ты опоздал на поезд. Разминулись.
Умчала зрелость спальный свой вагон.
Кружится мусор привокзальных улиц.
Ты огорчён? А может, удивлён?
Ведь знала я, что так должно случиться, -
увы, не преступила. Не смогла.
Тебя тянуло к взбалмошным девицам,
и правильно! Но старость догнала.
И скажут: - Дядя, вам чего? Кефиру?
Как молодость по-своему права!
Ты приплетёшься в пыльную квартиру
и молча включишь что-нибудь впотьмах,
и сядешь в кресло. Лысый, в старых тапках,
причмокивая, сам себя кляня…
Успей обнять как женщину, не бабку,
стареющую, ждущую… Меня.

***
Заради словца или славы,
забавы забыв и бои,
мужчины слагают лукаво
на пол притязанья свои.
Глядят, будто зеркало прячут,
утроив затраты и труд.
Искатели лёгкой удачи
свой потный капот не протрут.
Врут женщине, будто ребёнку,
лукавят с лукавым в душе.
И рвётся порою, где тонко.
Рай адом стоит в шалаше.
Так жарко надышат в затылок
Средь вечнобегущей толпы,
что пробки летят из бутылок,
и мы, будто пробки, глупы.
Случается лучше, иначе,
но реже. У трёх или двух.
И в жизни безмозгло-курячьей
Возникнет святой, но не дух.
Ему доведётся молиться,
часы с ним и время сверять,
и курицей или жар-птицей
лицо и яйцо доверять.
Так вид петухасто-параден, -
спеши, ошалев, к шалашу!
Христа или дьявола рад,
Не ройся в навозе, прошу!

***
Пройдет – немного. Фертили отброшу.
И замкнутые разомкну круги.
И буду – ведьмой, смирной и хорошей.
О, господи! Спаси и помоги.
Зачем мне чащи, плеши и низины,
коты, хвосты и курьи ножки? Чтоб
на образа глядеть из образины
и взглядом ударять кого-то в лоб!
Когда приспичит, помощи хотите?
Есть спрос, и потому, - мой пробил час.
Ведь нам людей велел спасать Спаситель,
и, старых ведьм, вы не ругайте нас!
Ведь мы нужны на этом свете, - ведьмы,
все женщины, в какой-то мере – мы.
А мы, - мы ими были!…Эх, суметь бы
своею ворожбою беды смыть!
За благо благодарность не считаю.
Идите с богом! Чёрт пусть будет мне.
Себя – не жаль. Ведь старость – вещь пустая,
Засохнут кольца на корявом пне.
Не в радость ощущение полета.
Не надо! Восвояси ухожу.
Пройдёт немного, и созреет кто-то.
Такая же. И в этом жизни жуть.

***
Слегка пьяна. Но разве в том вина?
Носилась по горам за Дионисом.
Прекрасны краски старого вина,
сквозь кожу проступая живописно.
Сатиры оттоптали ноги мне
и растеряли средь кустов свирели…
Я средь вина не помню о вине.
Не думаю о будущем похмелье.
Слегка пьяна, не сдуру в дрободан.
Я в лёгком шуме на волне качаюсь…
Белиберда! Но разве в том беда?
Опоена приятными речами.
А грязь стечёт, не прилипая впредь.
Я отступаю, ступни все изранив.
Но кажется, что легче не стареть,
играя виноградными дарами.
Слегка пьяна. Вся опьянённость в том,
что все вокруг – такие же. Все пьяны.
Вино на все допущенные сто
Включает «форте», вырубив «пиано».
Добавьте миг шального озорства
И добродушность дружеской пирушки –
И пушкинское что-то: где же кружка? –
Прорвётся в нас, освободив слова.

***
Теряю бдительность и солнцу на расправу
бросаю кожу, подставляю плечи.
древлянский бог, прищурившись лукаво,
меня сжигает и уже не лечит.
И карасём на сковородке голой
не спрятаться в прожжённом насквозь мире.
Окончен бал и позабыта школа, не научив,
что дважды два – четыре.
В который раз ошпарюсь и ошкварюсь.
В который раз, на грабли наступая,
не каюсь. Не хандрю и не ругаюсь.
И солнца златокудрого не хаю.
Терплю свои накожные заслуги
и маюсь обречённо и безлюдно.
Мы с солнцем не забудем друг о друге.
И о твоих ожогах не забуду.

***
Ещё в глазах
остался сон последний,
от бурной ночи
всплески и круги…
Вот, женщина.
Она куда-то едет.
Спаси её, Господь,
и помоги.
Спаси от зла,
от грубости ходячей,
от глаза от дурного
и от слов.
Пусть в ней сегодня
с горя не заплачет,
а засмеётся радостно
любовь.
Прости ей, в быт
вкраплённую усталость,
всё – суета
и спешные дела…
Она такой не родилась,
а стала.
И долго-долго
грешною была.
По-женски, всё растратив
до упора,
изранена, ободрана, драна,
она в себя
придёт ещё не скоро,
чтоб стать такой,
какою быть должна.

***
Белеет небо отраженьем снега.
Болит душа, как отраженье дня.
Моя зима с божественною негой
приспит и убаюкает меня.
Застелит мне пастель, лазурь и кобальт,
белилами разбелит бельэтаж
и скроет с глаз завистливую злобу,
наподдавая оторопь и блажь.
Опустит сень свою крупой пустынной,
развеет по дорогам, по ярам…
В который раз я жизни сердцевину
за зимний сон и белизну отдам!
И в мутный день, как будто год итожа,
всю тяжесть сфер сливая на меня,
белеет небо. У его подножья
на что пенять или чего менять?
У зимней спячки есть на то причины,
чтоб навевать замедленные сны,
в которых – сумасшедшие мужчины
и вечное предчувствие весны.

***
Переступи порог,
не преступив черты.
Мне надоело всё.
Я расстаюсь со всеми.
Не исключенье я.
не исключенье ты.
Беснуясь, унесёт
притворное веселье.
Я научусь ещё
прощаться и прощать,
хоть знаю наперёд,
что ничего не будет.
И дырку от гвоздя
для твоего плаща
замажут на стене
совсем другие люди.
Как знать, среди потерь
и мерзкой суеты
мы вылечимся все
и разберёмся ль сами?
Не исключенье я.
Не исключенье ты.
Иди.
И нечего
не оставляй на память.

Круговорот Любви в природе.

Ты станешь небом. Я твоим дождём,
тобой рождённым, ставшим вдруг тобою.
Ещё мы вместе рядышком идём,
пощажены несчастьем и судьбою.
Когда порой нам не хватает слов
и пустота так явно ощутима,
мне кажется – основа из основ
раздражена и катит валом мимо.
Зелёное понятие «тоска»
На серость дня накладывает мутность,
и вечность пролетает у виска,
как будто тень или как день мой будто.
И зряшность сожалений вдруг грызёт
тамбовским волком. ( Чем плохи Тамбовы?)
Вот – ворот, круг. Но я запомню всё,
от первого до ключевого слова.
Последний всплеск, на лужах пузыри…
И мы – уйдём. Такие же, как были.
Не стоит обижаться и корить
самих себя в упрямстве и бессилье.
Там топи, хляби, мокрость и вода –
почти как мы, до странности живые.
Мы будем вновь рождаться и рождать,
и ждать: кто нам они и кто же мы им?
Быть просто небом! Фоном трудодня.
И задавать кому-то ритм в дороге.
Сочту за счастье очерёдность многих
дождей, что начинаются с меня.

***
А, может, называемся людьми
лишь оттого, что мы умеем плакать?
Когда мы плачем – выпускаем душу;
она вокруг нас кружит, и летает,
и думает: на чьё б плечо присесть…
Сама собой с лица сползает маска,
и хочется, чтоб кто-то пожалел!
На время превращаясь вдруг в ребёнка,
беспомощно глядим вокруг, и слёзы
непроизвольно катятся и льются,
и на жилетку каплют… (Если есть.)
Бывают слёзы радости… Но реже.
А больше плачем от тоски и горя,
от беспросветной боли и обид.
И зеркало души, смутясь, мутнеет.
На дне его лежат как горы камни
от прошлых потрясений и крушений.
Ведь мы их носим навсегда в себе.
Ещё бывают слёзы состраданья.
И жалость к ближним (что не так уж плохо)
нас заставляет видеть их глазами,
и чувствовать их боль своею кожей…
Что б нам порой о том ни говорили,
но это важно: просто пожалеть…
Неправда! Жалость, нет, не унижает!
Не каждому дано – уметь услышать,
не издеваясь, пожелать добра;
не сравнивать – «а у меня когда-то!»,
«другие тоже…», «так тебе и надо».
Смеясь, физиологиею слёзы назвать:
-Выходит лишняя вода…
Тогда уж лучше плакать в одиночку.
Забиться в угол, выреветься вдрызг,
раз навсегда, не «стерео-» а «моно-».
Истерика? Ты говоришь: - Не плачь.
Всё это дурь и женские гормоны.
Ты прав… Ты прав, вдруг – враг и врач…

***
Тебя ревнует
к молодости зрелость.
Тут всё понятно:
кто уверен в том,
что получил всё то,
чего хотелось,
и ничего не взбрендится
потом?
А я, пойми, совсем не виновата,
что рождена не «-надцать»
лет спустя…
В мужчины вышли те давно ребята,
которых в детстве оставляла я.
Хоть не малявка, но не одногодок,
когда-то ты
бежал за мною вслед…
И вот теперь,
сквозь годы и невзгоды,
как возвращаясь,
я пришла к тебе.
Нажит ли опыт?
Что мне годы дали,
приобрели мне
окромя морщин?
Себя я вижу в зеркале
печально,
А рядом ты –
как лучший из мужчин!
Прости меня, что я старею раньше.
И отойти, увы, не хватит сил…
Я лишь прошу:
пускай не будет фальши!
И ты об этом зеркало проси.

***
Мне снилось Счастье. Это – ты.
Не веришь? Я сама не верю.
Ты стал обиднейшей потерей,
причиной вечной пустоты.
В подвалах памяти лежит
средь хлама спрятанное эхо.
Ты – вечный мальчик, не мужик
с тяжеловесностью успехов.
В какой-то миг, в какой-то день
красотка, хоть не та, так эта,
мозги наденет набекрень
и память вылущит при этом.
Но знай, я за тебя – молюсь!
Хоть в чём-то, может, не права я –
любви малюсенький моллюск
бесстрашно створки открывает.
И, в море горя и проблем,
неоценённо и забыто
я шлю к твоей большой земле
волну и пену Афродиты.
Мне снилось… Я, ведь, не вольна
ни в снах, ни в жизни брать преграды…
Пусть добежит к тебе волна
и скажет: - так тебе и надо!

***
Не обойтись без строчек о любви.
Для женщины любовь – на первом месте.
Так белоснежно платье на невесте
и фатумом фата… И визави…
А для мужчины важен сам процесс.
Процесс пошёл и всё тут. Слава богу.
Девчоночка, кокетка, недотрога…
И каждая, как будто из принцесс.
Потом уж жизнь обломит все венцы,
запачкает и вымажет подолы.
В стенаньях стен прелюбодейской школы,
зашкаливая, школят стервецы. Ох, цирк!
Такая стерва вырастет, шутя,
что вот – цепной реакции истоки!
Но всё же больше женщин одиноких,
душой уставших от житья-бытья.
Любовь, она первичнее, чем свет.
В лучах любви, на муки не взирая,
несёт нас жизнь от края и до края,
(порой до ада!) по одной канве.
Но нет рецептов, как и панацей.
Иди, смотри…Тебе душа подскажет.
Увидишь под лицом и на лице,
в самой себе, во встречной жизни каждой,
что ничего не происходит зря…
Любовь взлетает ошалевшей птицей.
Переверну последнюю страницу.
И оторву листок календаря.

***
Мне скучно без тебя. Не спи.
Не уходи в свои пенаты.
Ведь не возьмёшь с собой меня ты,
чтоб чашу вечности испить.
Ты – там, я – здесь. Хоть рядом ты.
Мы врозь, а там – подавно порознь.
И время, хрупкое, как хворост,
сожжет тебя средь темноты.
Не спи… Вернись ко мне, прошу.
Тебя будить я не посмею,
чтоб искушать подобно змею.
Ты – там… И это просто жуть,
что не смогу я никогда
войти в твой мир, где есть во сне ты,
в твои планиды и планеты,
в заоблачные города.
Они – твои. И мне нельзя
туда добраться, как не силься.
И как бы люди не просили,
по грани бытия скользя,
есть «вето» Бога. Есть «табу»
на посещенья сновидений.
Есть эта собственность без денег,
без права передач в гробу.
И эти грёзы, и края –
не отобрать, ни дать не вправе.
Не переделать, не исправить
никто не может. Что же я
так на тебя в тоске смотрю,
забывшегося сном устало?
Как будто б дня с тобою мало!
Ночь – есть обособленья трюк.

***
Я поверю в какого угодно бога,
заучу хитрых мантр основные звуки,
лишь бы легче была у тебя дорога
от разлуки одной до другой разлуки.
Я любое найду для тебя лекарство,
разыщу средь чащоб колдовские травы,
лишь бы ты поскорей одолел мытарства,
хоть дороги тебе, дорогой, по нраву.
Я останусь здесь, никуда не денусь,
целый день проторчу в коридоре снова,
лишь бы ты не бросался в сердцах не стену
от дурного глаза, слова худого.
Буду другом, порукой, подобьем жалким,
буду тайной мыслью иль словом колким…
Только б ты был мужчиною, ёлки-палки!
И всегда оставался им, палки-ёлки!