Блог

Ирина Гирлянова

Половой вопрос - вечен. Как вечер – мы на полу: игрушки убираем, сор подметаем… Трём его, трём, пылесосим. Куда нам деться? Прыгать не умеем, а ползать не хотим. Ох, этот пол! И женский, и мужской. Казалось бы, вчера ещё детьми на полу возились, а ныне – чувства попросыпались. К полу. К противоположному. Тут не до смеха. Вся жизнь наперекосяк пойти может . А у некоторых - и идёт. И едет. И катится даже: всё под уклон, да под уклон. Уровень у строителей, видимо, был некачественный – брехливый. Так и живут, Он и Она. На полу. Полетать бы – да от пола не оторваться, разжирели с возрастом. Какие уж тут игры? И всё-таки…

***
« Остались пересуды,
а нас на свете нет…»
Б. Пастернак.
Такой же, как и все.
и я сама такая.
на чёрной полосе
друг друга упрекаем.
В бетоннолобый пол
скандально грохнуть вазу,
и, возрасту в прикол, -
сполна набезобразить,
и выкричать с души
всю тяжесть злобной ноты;
бушуя, совершить
подобие работы;
забыть сто раз подряд,
что из замочных скважин
одни – не доглядят,
другие – недоскажут.
И, как ни назови, -
не первый, ни последний.
Есть золото любви
в эквиваленте меди.
Возьми, коль глух и глуп,
разменную монету.
Играем – на полу.
А нас на свете нету.

***
Заради словца или славы,
забавы забыв и бои,
мужчины слагают лукаво
на пол притязанья свои.
Глядят, будто зеркало прячут,
утроив затраты и труд.
Искатели лёгкой удачи
свой потный капот не протрут.
Врут женщине, будто ребёнку,
лукавят с лукавым в душе.
И рвётся порою, где тонко.
Рай адом стоит в шалаше.
Так жарко надышат в затылок
Средь вечнобегущей толпы,
что пробки летят из бутылок,
и мы, будто пробки, глупы.
Случается лучше, иначе,
но реже. У трёх или двух.
И в жизни безмозгло-курячьей
Возникнет святой, но не дух.
Ему доведётся молиться,
часы с ним и время сверять,
и курицей или жар-птицей
лицо и яйцо доверять.
Так вид петухасто-параден, -
спеши, ошалев, к шалашу!
Христа или дьявола рад,
Не ройся в навозе, прошу!

***
Облупилась позолота, -
самоварная родня.
Я тебя люблю за что-то,
ты – уходишь от меня.
Не вернуть тебя, - и точка.
Не корим и не хулим.
Лишь в глаза посмотрит дочка
взглядом пристальным твоим.
Даже если расторжимы
мы с тобой в остаток дней, -
в буре дочкиных ужимок
узнаю тебя вполне.
Никуда уже не деться,
это – зиждется в крови:
Ты пожизненно отец-то,
как тебя ни назови.
Я-то помню все пелёнки,
как, криклива и слаба,
чудо нашего ребёнка
подарила мне судьба.
Это – вечно. Это – прочно.
Это, собственно, несу.
Половинка, доча-дочка,
продолжение и суть.
Облупилась позолота,
но ещё храню тепло.
Счастье, утлое, как лодка,
прокатилось, уплыло.

***
Прости меня
за то, что я люблю.
Как ни стараюсь,
а забыть не в силах
хорошее (оно ведь тоже было!)
и грязь,
которой вовсе не терплю.
А было б легче,
не простив, забыть,
перелистнуть,
отринуть без возврата…
Знать, велика постигшая утрата,
чтоб до сих пор
волчицей злобной выть,
чтоб вспоминать невольно
каждый миг
обиды, счастья…И всего, что вместе.
Нет беспощадней, как и бесполезней
раздоров, что встают между людьми.
Прости меня. Щеку вторую – на!
Хоть между нами
навсегда война.

***
Горит ли свет в окне? Хоть поздно возвращаюсь,
но всё одно, - вернусь в свой изнемогший дом.
Прощаться навсегда не буду. Не прощаюсь.
Я слово «навсегда» переношу с трудом.
Уж лучше «до свиданья» - свидимся когда-то,
свиданничать придём на негасимый свет…
Не будем назначать ни час, ни день, ни дату.
Когда-нибудь – и всё. Вернусь,– и весь ответ!
Не спрашивай «когда». Когда-то – это точно.
Пусть свет горит, горит…Не выключай его.
Вернётся блудный сын иль наблудится дочка,
вот, - есть порог и дом. И больше ничего.
Горит ли свет в окне? – Горит! А, значит, - помнят,
откроют и простят, обнимут и поймут.
Есть дом, - и хорошо! Ведь, тяжело бездомным.
Среди холодных стен нерадостен уют.
Как хорошо, что есть куда прийти, вернуться,
и есть крепчайший чай и горячущий борщ…
Чтоб к стенам, будто к снам, прийти и прикоснуться,
я возвращусь…И ты когда-нибудь придёшь.

***
Не закрывайте окон никому:
Кто хочет быть услышанным – услышит!
Хоть не даёт ни сердцу, ни уму
Мышиная возня, но живы мыши!
Бог дал, - бог взял. Слова сошли на нет.
Шуршание затихло в коридоре.
Слетают буквы с желтизны газет,
И живы мыши. В этом наше горе.
Был Васька-кот, но вышел погулять,
Он презирает грязную работу.
(Двуногих их, котов таких, - без счёту,
и Васька, по-котовски, - им под стать!
Мышатиной пропах весь белый свет,
Вор на воре, и вором погоняет.
И только буквы лезут из газет,
Выкалывая очи острым краем.
И свет горит люминесцентным днём,
Искусственен и ретушью наложен.
Хоть дом - не крепость, замыкаюсь в нём,
И в нём ищу тепло. И крепкость тоже.
Вокруг шуршат, воспитуют мышат…
Какую бы ни есть, но мышеловку!
В открытое окно взлетит душа,
чтоб отдышаться... Всё начнётся снова.

***
Который день подряд замазывать изъяны,
путляя меж домов, петляя меж дорог…
Я встану в пять часов, устану – не отстану.
Суди меня не суд, не люд, а только бог.
Я совесть, как изъян, до чистоты шпатлюю,
бреду но этажам, впечатывая след.
Я всё подряд люблю. Не наплюю. Не сплю я.
Хоть раздирай глаза. Их не открою, нет!
В четыре – ночь ушла, а в пять часов начало
рабочих лошадей, бидонов и забот.
Я всё одно не сплю, чтоб утро забренчало.
И будит гимн страну, чтоб пробуждать народ.
«Разбуркаю» себя, а рядом дрыхнет чадо.
Пущай ещё сопит, покуда спится им!
Работа, нет, не волк! Хотя работать надо.
Пусть этот рудный труд лишь мне необходим.
Я вытру руки и, чуть подновив причёску,
пойду, закрыв глаза, намазывать на них.
Слой краски - на лицо. Пока ещё не броско, -
выныриваю в день, как и в другие дни.
Всем «совам» не в упрёк, но только ранним пташкам
бог что-нибудь даёт и отсыпает впрок.
Отчаянно молчит на кухне чая чашка
и выпускает пар в нос чайничек хитро.
Который день с утра я утро начинаю,
хоть есть соблазн продлить небытиё и сон.
А вдруг я что-нибудь хорошее узнаю,
иль что-нибудь спою с рассветом в унисон?

***
Мужская любовь, -
не дружба, -
красива, жестка и статна.
Доспехи,
они, - снаружи.
И это не всем понятно.
Добравшись впотьмах до рая,
вдруг рушится жизнь до ада…
Я смертно сама сгораю,
и этому будто рада.
Мужская любовь –
не в радость,
вдруг взбесится и погаснет,
и ласковых слов парадность –
почти вероломный праздник.
И бросит, и жалко скорчит:
-Прости. Разлюбил до срока…
К стене прикасаюсь ночью
и чувствую, - одинока.
А надо, по сути, мало.
Как нищенка, жажду в ссоре
шагов в тишине вокзала
и голоса в коридоре.

***
Зачем встречаться?
Что Вам до того,
что грусть и боль
незащищённость режет,
что разлетелись
вдребезги надежды
и корчится в мученьях
естество?
Что с забубённым окриком:
-Не сметь! –
исходит жизнь,
и тянут годы в Лету,
и я живу от лета
и до лета,
до времени,
до часа умереть.
И, дай мне Бог,
под звук седьмой трубы
свой затхлый мир,
как ветхий гроб, оставить, -
я не сумею ничего забыть,
хоть не сумею ничего исправить.

***
Раствориться в твоей теплыни
и почувствовать, - боже, боже! –
мы едины с тобой отныне,
мы отныне – одно и то же!
Замираю. Дыханье спёрто,
Как без воздуха, нету силы.
Ты спокойный и очень гордый.
Ты порядочный слишком, милый.
А в зелёных глазах – отрава…
Эх, напиться бы в стельку, что ли ?
Я имею на это право.
А иначе – кричу от боли!

***
Снег падал день.
Снег падал ночь.
А я от боли белой стала.
Никто не в силах мне помочь
в белёсой темноте вокзала.
Берёз карельских пестрота
и приглушённый сумрак елей
венчают дальние места
с моей печалью безраздельной.
Не я придумала, пойми,
любовь, и преданность, и нежность…
Твой свет мерцает меж людьми,
как лёд,
среди заносов снежных.

***
Как ты меня называешь? –
Забыла.
Входишь
и волосы треплешь рукою,
или легонько стучишь по плечу,
или с порога мне –
так-то и так-то…
Входишь
и как-то меня называешь…
Нет, не «любимой».
Так тысячи могут.
Не «дорогой».
Не по имени просто.
Как-то с иронией,
весело, ясно…
И не обидно.
Какая обида,
если я жду:
ты войдёшь
и положишь зонтик на стул,
пожелаешь мне: - Здравствуй!
Здравствуй! –
Так как я сумела, - забыла!
…Нет, не «пискухой»,
я голос свой прячу.
Только глазами прошу:
будь со мной!
Не торопись…
Но по-дружески просто
и со словами: - Ну, вот, я пошел. -
ты – исчезаешь.
Зачем? От кого?
…Жизнь – это встречи,
и жизнь – расставанья.
Это бесспорно.
Конечно.
Но всё же,
как называл меня ты?
Я не помню.
И назовёшь ли так снова?
Провал…

***
… И будет счастье.
Будет. Будет. Будет.
На каждый день.
Не только напоказ.
Я жду его, как все живые люди, -
обычного, простого, без прикрас,
без фимиама значимости скрытой,
без тайных знаков неземных широт…
Пусть всё во мне убито и разбито,
но ничего не значит это, вот!
Ведь, не мутузят, - значит, - пролетело.
Ведь, не болит, - наверно, отлегло.
Моё потенциально злое тело
всегда, во всём мне делало назло.
Мне лгали сны.
Предчувствия – пугали.
И ком в груди давил, как снежный ком.
Но что-то есть надёжное, - из стали.
И доброе, как хлеб и молоко.
…Чур, чур, кликуша!
И уже за дверью,
по пустырям, по ямищам, в траву…
И будет счастье.
Верю. Верю. Верю.
Не просто верю, - верую.
Живу.

***
Может быть, она была красива
или просто оказалась смелой,
но пылало на краю обрыва
и плыло, и замирало тело.
Два кольца для этой ловчей снасти
вам принёс. И взяли безучастно
сердце, распахнувшееся настежь
для любви, для нежности, для счастья.
Мальчик мой, ну что теперь, - заплакать?
Жаль, что хлюпать – не мужское дело.
Клином клин мне вышибать, однако,
суждено…Как будто б я хотела!
Понимаю, это труд невидный.
Много слёз, и радостей немного.
Треугольник древней пирамидой
нависает над моей дорогой.
Что ж, и мне – теперь идти, толкаться,
и на ком-то горечь вымещая,
сомневаться, мучиться, метаться,
не прощаясь или не прощая?
Что ж, и мне – любовью мертвой мерить
ту любовь, с которою живёшь?!
Я - надеюсь. Я люблю и верю.
Я люблю и верю: ты поймёшь.

***
Не умею прощаться!
Возвращаюсь, грущу.
Треугольное счастье
за собою тащу.
Ты судьбой не обижен:
ни кривой, ни рябой…
Но дороже и ближе,
и понятней – другой.
Мне на выдержку – лето,
на оттяжку - зима.
Принимаю ли это,
понимаю ль сама?
Но уже не исправить
и не стоит менять
треугольную память
на тебя и меня.

Цветение кактуса.

Жара. И ни единой тучки.
А в этом мире, под стеклом,
у нашей комнатной колючки –
цветение произошло.
Мы неизбежно чертыхались,
мы кляли всех чертей вдвойне,
когда рукою натыкались
на пылесборник на окне.
Урод! Природы колкий ляпсус,
пучок колючек, игл пучок!
Но вдруг – зацвёл мой старый кактус,
как будто вздрогнул старичок!
И так понятно, ясно стало,
что нежность в нас – не умерла.
Что в этой жизни нужно мало:
глоточек влаги и тепла.

***
Уберёг меня бог от тебя,
от любви твоей тёмной и стылой.
Я тебя никогда не любила.
Не хватало тепла и огня.
Я брела в твоём липком краю
и запретного плода касалась…
Что же мне на прощанье осталось?
Что узнала я? Что узнаю?
Для чего ж этот грех бесовской,
за какую безмерную цену
я себе позволяю измену
с этой полуживотной тоской?
И как будто кому-то назло, -
пропадаю…Увы, пропадаю.
Как дорожная пыль припадаю
на твоё лобовое стекло.
Пожелай же мне в жизни – «всего».
И не надо большого прощанья.
Я забуду тебя. Обещаю.
Но простить не смогу ничего.

***
Случайный человек в судьбе
как ни казался, - оказался.
Законным мужем подвизался.
Не только в душу влез к тебе.
И только о себе самом.
Лишь о себе.
И ты – о нём.
Но пробудись. Не плачь от боли.
А впрочем, плачь. От боли - плачь!
Ушёл твой светоч и палач.
По собственной, по доброй воле.
За то его благодари,
а не тоскуй и не ори!
И что за дуры воют вслед:
мой милый, что тебе я сделала…
Он был и сплыл, и следа нет.
А, впрочем, след найти успела я.
От горьких слов,
от колких фраз –
и я столбычила не раз.

***
Любовь умерла.
Пресловутая лодка –
разбита давно.
И горек мой хлеб,
и слеза – будто водка.
А было – вино.
Останется в прошлом
кораблекрушенье,
и мусор, и муть…
Как трудно на наши с тобой
отношенья
ещё раз взглянуть.
Ведь я не хочу
ни играть, ни лукавить, -
я просто молчу.
Рукав залатать
или что-то исправить
уже не хочу.
Прошло опьянение
ласковой лестью, -
насмешка судьбы.
А сердце
полёты в крутом поднебесье
не хочет забыть!
Всё, глупое,
как над покойником воет,
скулит и скулит…
Живое, живое…
Осталось - живое.
За что и болит.

Женщина.

Я, живая и тёплая, -
вот она. На!
Для тебя! Тебе! Войди
в полумрак ожидания у окна
и в дыхание у груди,
в плавность линий
и пылкость зовущих глаз,
и в округлость моей руки…
Мы – близки. Мы мечтали с тобой не раз,
как мы были б с тобой близки!
Ближе некуда. Ближе - уже одно.
Заклинаю тебя, молю.
Я люблю тебя так, как любить дано.
Я люблю тебя. Я – люблю.
Я, живая и тёплая,
жизнь сама, -
через верх, через плоть, через край!
Я люблю тебя, или схожу с ума!
Сумасшедшая! Так и знай!
Так и знай, что куда бы и где б ни шел,
и куда б ни вела судьба,
будешь помнить волос золотистый шелк
и лукавинку на губах,
поворот плеча и коленок дрожь
на исходе кромешного дня…
Я – живая и тёплая… Ты придешь.
Ты не выживешь без меня.

***
Колеблюсь. Колеблюсь.
Никак не решиться.
И манит журавлик,
и держит синица,
и кажешься ты –
тяжелейшей потерей…
Но я тебе больше
не верю, не верю.
Колеблюсь.
Разжать бы ладони,
и - в бездну.
Останусь в живых ли,
убьюсь ли, исчезну,
иль будет там жизнь
совершенно другая?
Но я себя снова
пугаю, пугаю…
Бездонность обид
пролегла между нами.
От злого дыханья
колеблется пламя.
И жизнь, как свеча,
оплывает напрасно.
Колеблюсь, колеблюсь.
И это ужасно.

***
«Я - сошла с ума.
Вы – тоже… » -
каждый день себе говорю.
По-другому мы жить не можем.
Вы – пылаете, я – горю.
Поцелую виска сединку
ближе к ласковому утру.
Серединка на половинку,
не теряю и не беру.
Полу-женщина,
полу-дочка,
полу-бабушка,
полу-мать…
Это только ещё цветочки.
Будем ягодки собирать.
Это – нервы.
Конечно, нервы.
Даже, если сошла с ума,
я уйти постараюсь первой.
Только первою. И сама.

***
А под луной ничто не вечно.
И не суди, и не жалей.
Любовь кукушкою беспечной -
-Ку-ку, ку-ку! – Так бог же с ней.
Покуковала – улетела.
Ты сделать ничего не смог;
верх над душою взяло тело,
высокоразвитый белок.
В своём уме ли, слышишь, дядя?
Гори всё адовым огнём!
Любовь на страсть махнул не глядя.
На что ещё рукой махнём?
Любовь прошла – и что осталось?
Вдали теряются следы.
Твоя маячащая старость.
Пустая кружка без воды.
Есть ценность выше стен квартирных
и абсолютней смерти – жизнь!
Её мы дали штрих-пунктиром,
как ни куражись, не кружись.
В остаток жизни быстротечной,
насколько хватит дряхлых сил
молиться б нам с тобою вечно,
чтоб кукушонок нас простил.

***
Я - жизнь даю
ещё одной душе
не потому, что мне жить надоело,
не потому, что размякает тело,
уставшее на новом вираже.
Я просто одиночества боюсь.
Улыбкой детской заменить пытаюсь
свою всепоглощающую грусть,
пустыми овладевшую местами.
Пусть детский крик
мне силы даст и власть
сберечь себя. И в каждодневных трясках
придумать и самой поверить в сказку.
И ниже духом собственным не пасть.
Я – жизнь даю.
Заранее люблю
её все крики, визги и разбои.
Пусть с нею я смертельно устаю,
но это лучше,
чем устать с собою.

***
Нас сводила судьба
для того,чтоб расстаться.
Чтоб постичь всю премудрость
когда-нибудь зря.
Нам сегодня не тридцать,
тем паче, не двадцать,
как когда-то в душе
и в конце ноября.
Намело там снегов –
до тридцатого марта,
до верхушек осин,
до наличников хат…
Оттого и убавилось
сил и азарта,
что никто не виновен
и не виноват.
Ах, сбежать бы куда
в тридесятое лето,
прикоснуться губами,
заплакать в траву…
Но уже не хочу
ни письма, ни ответа.
Я почти отдаляюсь
и дальше живу.
И не в силах понять
и вернуться не вправе.
Захлебнуться б устало
в худой ворожбе…
Ничего не спасти,
ничего не исправить.
Но спасибо судьбе.
И спасибо тебе.

***
Я люблю тебя всё равно,
хоть ты любишь совсем другую.
Хоть и знаю, что ты… бревно.
Я к другой тебя не ревную.
Облетает акаций цвет
в это позднее наше лето…
А притворства меж нами нет.
И люблю я тебя - за это.
Ты идёшь, как с дурного сна,
или с дальней пустой дороги…
Я ведь, старшая, я – жена.
Я умею прощать убогих.
И когда мне совсем невмочь,
нету силы и нет удачи, -
поцелую в кроватке дочь,
выпью рюмочку и заплачу.

***
Как любовь сохранить – не знаю.
Всё. Как будто её и нет.
Увядает и облетает
не дарённый никем букет.
Всё напрасно. Прошло – и точка.
И почти подведён итог.
Лишь тебя, моя доча-дочка,
в утешение дал мне бог.
Мне с тобою тепло и близко,
не обманешь и не уйдёшь…
Моя девочка, моя киска,
скоро вырастешь и поймёшь.
Понимаешь, всё в жизни сложно.
Я старалась, но не смогла.
Расшибалась о толстокожих
типа буйвола и осла.
Ты прости за мою ошибку.
Половинка в тебе – моя.
За слезинку твою, улыбку, -
так тебе благодарна я!
Так хочу я тебя увидеть
и прижаться к тебе щекой…
Матерей так легко обидеть.
и обрадовать так легко.

***
Любить тебя? Или Любовь к тебе?
Всё гамлетовский бродит дух несчастный…
Дождь в окна барабанит безучастно,
и лезет в душу дрянь и дребедень.
Любить тебя? Хоть ты такой-сякой,
ни встать, ни сесть не пробуешь толково…
Я чую с полувзгляда, с полуслова:
ты – никакой. Бесцветно-никакой.
Любить тебя? И это мой удел?
Мой крест…Мой камень, затянувший в омут.
Но только знаю: никому другому,
и ни за что, и никогда, нигде.
Любить тебя. Мучение и боль.
Как напряжённость мускулов и нервов.
Ты – грозный лев, ты – благостный король.
А я рабой твоей останусь верной.
И буду ждать, что ты когда-нибудь
вдруг снизойдёшь до собственного тыла.
Но только, милый, знай и не забудь:
Любить - люблю. Люблю, но не простила.

***
Всё о любви, да о любви…
Как будто ничего нет кроме.
Очаг погас сегодня в доме.
Но стены выдержат. Живи.
Живи, как будто в первый раз,
свой недуг вдруг не замечая.
Очаг погас, - огонь погас,
но погоди, камин включаем.
Не плачь, не злись и не зови.
Не жди и не злословь нелестно.
Реанимация любви, -
увы-увы, но бесполезна.
И нет банальнее греха,
неотвратимее напасти,
когда взамен понятью «счастье»
пришло понятье «чепуха».
Когда захочешь умереть,
попробуй умереть весною…
И не оглядывайся впредь.
Живи, душа. И будь со мною.

Ночной дождь.

Дождь, как поезд, отстучал-отгрохал,
напоследок капнул и ушёл.
Отчего же мне сегодня плохо,
отчего же мне нехорошо?
Просыпаюсь от сердечной муки,
боль стоит остатками обид.
И не впрок уроки и науки
ты любим и мной не позабыт.
Все болезни – остриями к ночи.
Понимаю: годы – не вернёшь.
Понимаю – сердце знать не хочет!
Знать не хочет этот глупый дождь.
По асфальту - мутные потоки.
Спят деревья, кронами шурша.
Отчего ж так трудно одиноким?
Отчего ж так мечется душа?
Всё ведь дождь, гуляка и проказник,
непутёвый, будто гость ночной…
Верю я, что будет в доме праздник.
Будет праздник! Да ещё какой!
И найдём мы то, что жизнь искали.
Ты, как хочешь, бред мой назови.
…Спит вино, забытое в бокале.
Женщина тоскует о любви.

Вечер.

Где ты? Где ты?
Солнце дном скрежещет,
распластались тени по домам…
Я, наверно, худшая из женщин.
И вполне не лучшая из мам.
Ну и пусть! Ведь я ещё живая:
чувствую – пылаю и дрожу.
И в окно последнего трамвая
вслед до полоумия гляжу.
Прежде чем я выдохну и сгину,
мой непредсказуемый герой,
обними рукой меня за спину
или, как захочешь, но укрой!
Не забудь, что был отцом и мужем.
Вспомни, а потом как мальчик спи.
Ничего. Ещё бывает хуже.
Как-нибудь до ночи дотерпи.
Я ведь тоже, знаешь, не святая.
Но с собою – хуже, чем вдвоём.
Ночь – моя! А утром я - растаю.
Обещаю, что допью её.
И уйду спокойной и счастливой,
и довольной. И живой пока.
Будет пена плакать в кружке пива
в сухопутном баре городка.

***
Любовь не дотянула до весны,
Она замерзла медленно и сонно.
Исчезли вдаль бесчисленные сонмы
грёз и надежд…Остановились мы.
Ну, вот и всё .И нечего сказать.
И можно жизнь начать почти сначала.
И влажный блеск в задумчивых глазах
списать на встречу с вешними лучами.
А март упрямо разгоняет сны,
грачиный крик летит до небосвода,
и ветви, разминаясь для весны,
набухли, как предписано природой.
Весна берёт неотвратимо власть.
Сопротивляясь, как снежок подталый,
Я в новый полдень ручейком влилась
невнятно, побеждённо и устало.
И, может, там, среди другого дня,
в разливе золотого листопада,
ты всё-таки оставишь для меня
осколок задержавшегося взгляда.

***
В небесах – соколиха.
Ей хохлаткой не стать.
И сидела бы тихо,
да умеет летать.
Не для пущей охоты,
не для празднеств рожка,
сокол, он - для полёта,
не для боевика.
С неземного высока –
камнем вниз из-под туч,
мой финист - ясный сокол,
мой стремительный луч!
Значит, годы, невзгоды
и дела – пополам?
И в любую погоду
ты не сложишь крыла.
С колокольным раздолом,
да в далёкую высь…
Если бредишь престолом,
лучше сразу вернись.
Не пеструшкою кроткой
родилась меж людьми.
Не сойдешься походкой -
позади не дыми.
Разгонюсь – не вернуться.
Увлекусь – не ищи.
След и ветер сольются,
ветра в поле ищи.
Уж такая порода.
И тебе не судить.
Оттого, что по воду
не без брода ходить.
И не знать жизни тихой,
и покоя не знать…
Я – твоя соколиха.
будем, сокол, летать!

***
Единым росчерком пера
перечеркнуть всё то, что было,
всё то, что билось и бурлило,
всё то, чем я жила вчера.
Начать сначала? – Не дано.
Лицо подняв для поцелуя,
гляжу в рассветное окно
и просыпаюсь, и ревную.
О, омерзительная ложь!
О, вездесущее притворство
и шутовство-полуактёрство,
моих сомнений острый нож!
Взаимность слова «никогда» -
почти единственная общность.
Беспомощность – ты тоже мощность!
Как в слове «нет» есть слово «да».
Игра в слова идет в рефрен,
и между слов читаю явно,
что глупость женская забавна
и угнетает этот плен,
и страсть к вину есть тоже страсть…
А судьи кто? Ума палата!
Как бы не выпасть и не впасть,
когда ни в чём не виновата;
неужто я тому виной,
что ты, негожий и больной,
был отлучён в любовном храме?
Любовь исчезла между нами.
Ведь это самый страшный грех –
жить без любви и притворяться,
в душе хихикать и смеяться,
как бы участвуя в игре.
Так может это лучший путь –
одним рывком перечеркнуть?

Письмо пожившего мужчины.

Мы достались друг другу - дорого.
Однолюбами мир - не полнится.
В меру добрая, в меру строгая,
ты – голубка моя и горлица.
Просыпаемся утром заново,
забываем все сны осенние…
Ты – моё под шуршащий занавес
небольшое землетрясение.
Дай в глаза посмотрю растерянно:
-Ты ли это? Рукой потрогаю.
Ты – лекарственное растение
для безбожника, для убогого.
Улыбнёшься – и легче дышится,
хоть зима сединою в бороду,
хоть насмешница и барышница
убежавшая наспех молодость.
Где же раньше с тобой мы веялись?
Я и думать не мог, наверное,
что влюблюсь в тебя, как в ровесницу,
что полюбишь меня, как первого.

Монолог мужчины молодого.

Случайная встреча.
Не узнан. Не понят.
Увидел и не победил.
И радость моя
от сомнения тонет:
что ждёт мой корабль впереди?
Пойду ли ко дну,
не оценен, не признан –
под карточным бризом судьбы?
А может быть, дерзким
везучим капризом
твоим предначертано быть!?
Чужая! Притворщица!
Как не узнала? Как смела
меня не узнать?
Холодное сердце твоё
из металла –
дешёвка, пустая казна!
А я своё сердце
к тебе на ладони
всерьёз положил навсегда…
Окликнул и понял,
очнулся и понял:
опять обознался, дурак!
***
Приглажены вихры,
обрезаны колючки.
Реальности игры –
до точки и до взбучки.
Анналы бытия
и жизни ареалы…
Пусть что-то знаю я,
но это очень мало.
Эмоции взлетят
от мало-мальской ранки.
Есть подоплёка и
суровая изнанка.
Раз нету рукавиц
у нас из нашей кожи –
обломлены шипы.
Но больно… Боже, боже…
Стихи, и те - гребут
все под одну гребёнку.
Мальчишечьи вихры
прощаемы ребёнку.
Но дальше – хоть под ноль.
Иначе лишь осудят.
Одолеваю боль.
И вам спасибо, люди.
За резкость, за формат,
за ножницы и стрелы.
Никто не виноват.
Но что же делать,
делать?!

***
Какая тишина… Какая тишь,
какая тишь, тишайшая их тушей!
И вымерли собаки, ссохлись души,
и ты, как изваяние, молчишь.
Такая тишь, что яблоки в садах,
как искушенье, брякаются оземь…
Прости меня, не хочется о прозе,
не хочется о пройденных годах.
Такая тишь, что даже петухи
часы откукурекать забывают.
Сломались все дежурные трамваи.
Сломаю все дежурные стихи.
И, замирая, страха не тая,
жду крика, визга, топота и гула,
чтобы проснуться там, где я заснула,
в привычных и озвученных краях.
Чтоб не пугаться страшных снов в ночи,
причудливо связавших быль и небыль.
Спасёт ли нас благим рассветом небо?
А ты – молчи. Уж лучше ты молчи.

***
Мы – люди разных сфер,
кругов, кружков и точек.
Соприкасанья и
прикосновений нет
Друг друга чтоб понять,
нам нужен переводчик
в столпотвореньи дней
и в вавилоне лет.
Мы силимся найти
окольную дорогу –
и по уши в грязи
в разбитых колеях.
Мне б ангелом к тебе
явиться на подмогу,
но могу сойти
и оторваться я.
Мне нечем обогреть
твою «смурную» душу,
не достаёт тебя
рождённый мною луч.
Мы замерзаем врозь.
Мне это не нарушить.
Ты – богом не любим
и жизнью не везуч.
Мне жаль, что вышло так.
Но я прощаю осень
за то, что нет тепла
и не разжечь огня.
Тебя бросает в дрожь,
я – пропадаю вовсе.
Не укоряй меня
и не люби меня.

***
Быть постарше – уже мне не тяжко.
Хоть и рано ещё на покой.
Опрокинута чайная чашка
безалаберной силой мужской.
А была ведь кротчайшего нрава,
с голубою каёмкой она…
Оказалось, ждала в ней отрава
и лекарство моё – белена.
Оттого и посуды не жалко,
что не жалко ни жизни, ни слёз.
Не ходи даже к бабке-гадалке:
всё понятно давно и всерьёз.
Не грущу об осколках забытых.
Отодвинувшись вкрай невзначай,
знаю: чайная чашка разбита.
Из чего же мне пить этот чай?!

***
Вы – всё испортили… А я Вас так любила!
Не ведала, не знала, что творила,
безмозглой курой головой качая,
и ничего вокруг не замечая.
Вы всё испортили. Все огоньки задули.
Любовь мою во мне перевернули,
и больше никакой животной дрожью
я ни себя, ни Вас не потревожу.
Вы всё испортили… И облик Ваш растаял,
и мякотью в ракушке обрастая,
жемчужинка захлопнулась живая…
Вам всё равно? А я - переживаю.

***
Десертом скромного обеда
была любовь… Как вся стряпня.
Ушли и думали: - Победа!
Но, знайте, победила – я!
Смакуя чувств своих огрызок,
Вы заблудились сотый раз.
Неловко в паузе реприза
в ладонь стекла из мокрых глаз.
Окончен бал, не начинаясь,
не откружившись во хмелях.
Отменный враль, кичась чинами,
в который раз играл с нуля.
Пускай! Смешно, что мало проку,
и слёзы – как осколки льда.
Всегда ирония – жестока.
Хоть и беспомощна всегда.

Перед портретом старого мастера.

Нет крови голубой в моей крови.
В артериях не бьётся голубизна.
Я – не с обидой и не с укоризной.
Не понаслышке знаю о любви.
И хорошо, что грузов этих нет,
из прошлых жизней держащих сетями,
когда мужлан, глаза тупые впялив,
врёт, как любой возвышенный поэт.
И красота породы, нет, не та,
где благолепно пялятся часами…
Лишь доброта и преданность спасают.
Мир мужиков спасёт ли красота?

Колыбельная себе.

Спать пора. Часы пробили стены.
В бой часов, пружинами шурша,
отлетает, необыкновенно
байками набитая душа.
Не сейчас.
Ты подожди немного.
Я - с разбитым сердцем,
как в огне.
Я во сне – не сплю.
Общаюсь с Богом,
с тем, кто правду знает обо мне.
Спать пора. Порою непробудной,
той порой, где не вести игру,
так заснуть порой бывает трудно,
как живой проснуться поутру.
Неподвижной, необлыжной стану.
Томной тенью сгину со двора.
Утром рано я сметаю рану.
Спать пора. Сегодня - спать пора.
Завтра утром, без большой обиды,
я вернусь в затёртый этот мир.
Спят часы в пробоинах Эвклида,
в архаичных измереньях дыр.
Мне не хило унывать и охать,
время-бремя убивать с утра…
Может быть, пора со вздохом сдохнуть,
а не только спать уже пора?

***
Всю ночь ждала и не смыкала глаз.
А утром встала – выпала, упала.
И женщиной быть вовсе перестала.
Тебя – простила. И в который раз.
Ну, что ж, насильно милой не смогу
быть для тебя, твою утешить душу.
И жизнь твою на каплю не нарушу,
Спалю шалаш на скользком берегу.
И всё-таки до слёз чего-то жаль.
И всё-таки несбыточность ужасна.
Тиха стихами женская печаль,
когда от нас уходят безучастно,
когда в какой-то отрешённый миг
вдруг понимаешь, мы – чужие люди,
и ничего, ну - Ничего! - не будет.
А ты лишь раньше этот миг постиг.

***
Мы – эгоисты.
Не скрывайте зря.
Мы из капризов
детских вырастаем
и попадаем
в стадо или стаю
под избранным
листком календаря.
Нам так приятно
думать о себе…
Желтеют травы,
выпадают росы,
и вдруг таким чужим
и безголосым
найдёшь себя
в неслаженной судьбе!
Чтоб не терзать,
не ёрзать, не ершить,
и вновь не повторить
своей ошибки –
я в этот раз
попробую прожить
не для тебя,
а для своей улыбки.

Бабская песня.

Пыталась быть слабой
и плакала тяжко,
и долго чего-то ждала…
Пока полустерва и полубродяжка
одна мне совет не дала:
- Люби себя, цени себя,
балуй себя и холь!
Тогда придёт, сама найдёт
тебя твоя любовь…
Не верилось в это.
Кружился в сознаньи
тургеневских барышень рой,
и бабушки старой моей воспитанье
мешало мне в жизни порой.
- Люби себя, цени себя,
балуй себя и холь!
Тогда придёт, сама найдёт
тебя твоя любовь…
А я - так любила,
почти растворялась
в любимом – навеки, вовек!
И с чем же в печальном итоге осталась?
Ничтожен порой человек!
- Люби себя, цени себя,
балуй себя и холь!
Тогда придёт, сама найдёт
тебя твоя любовь…
Захлопнули сердце
и хлопнули дверью,
с гвоздей посдирали пальто…
Но всё же – не верю, не верю, не верю,
не верю я, бабоньки, что:
- Люби себя, цени себя,
балуй себя и холь!
Тогда придёт, сама найдёт
тебя твоя любовь…

***
Не знаю, кем и как завещано, -
дано на жизненном пути:
загадочное званье «Женщина»,
как крест и тяжкий груз нести.
Нам, обречённым на страдания,
на беспощадный гул в крови,
даны три тяжких испытания.
И, если выдержишь, – живи!
С дней первозданных сотворения
смысл обретается в одном:
есть испытанье – растворением
в ребёнке собственном больном.
Есть дни, минуты, ночи жуткие,
недосыпанья тусклый свет;
страшней бессилья над малюткою,
страшнее этой пытки – нет!
Но груз двойной раздавит плечи мне,
пойдёт на всё любая мать,
когда ребёнку - кушать нечего.
Когда краюшку негде взять.
Когда живёшь одними нервами,
и в радость даже хлеб простой,
есть испытанье - хуже первого.
Есть испытанье – нищетой!
Но знай, что упадёшь подкошено,
(а ты себе – «Терплю, терплю…»)
когда мужчина - свет в окошечке! –
спокойно скажет: - Не люблю.
Тогда - бессильны обстоятельства,
бессмыслен дом твой и порог…
Есть испытание – предательством.
Его бы выдержать, дай бог.
Не обломиться и не скурвиться,
живой остаться и «в себе»,
чтоб горлицей, не мокрой курицей
остаться в собственной судьбе.
Не знаю, как и кем завещано,
чьё пресловутое ребро, -
но, если выдержишь, ты – Женщина.
Ты – победила. На добро.

***
Я так ждала тебя, как ливень ждёт земля,
как ждут рассветный час в бессоннице глубокой,
как ждут корабль в порту из дальнего далёка,
где глубина глубин стекает с корабля.
Каким же ветром ты был изгнан в этот рай,
какие там тебя цепляют небосводы?
В растресканных губах как путник чует воду,
так чувствуя тебя, хлебая через край.
Отрада и гряда, к которой припаду
и солью растворюсь у твоего бездонья.
И если это грех, пускай сгорю в аду,
мне всё одно сгорать в твоих больших ладонях.
Я так ждала тебя, что не закрыла дверь.
А вдруг ты сможешь вмиг припомнить и вернуться?
Я так ждала тебя, что трудно мне теперь
тебя понять, обнять и снова обмануться!

***
Люблю...
Опять начну с «люблю».
Не улыбайся, ради бога,
как будто с самого порога
и раздражаю я, и злю.
С тобой знакомы мы давно,
не вспоминая друг о друге.
Твои друзья, мои подруги
давно не бегают в кино.
Но эта тоненькая нить,
и взгляд, и вздох из полумрака –
как знак, как обещанье знака
на то, что с нами может быть.
Как предисловье, как туман,
неуловим, как снег осенний,
как праздник и землетрясенье,
как самый праведный обман…
Постой, замри и подожди.
Пусть ветер рвёт. Он не посмеет,
чтоб наши замки и аллеи
залили бойкие дожди,
чтоб в эти несколько минут
не быть одной и одинокой…
Я ошибалась так жестоко,
и ты был грубостью обут.
Пусть, все условности поправ,
прорвут пласты под небесами…
Не улыбайся. Ты – не прав.
Любовь и нежность – воскресают!

***
Не лицемерь. Не фарисействуй.
А где же раньше ты была?!
Про непотребства и злодейства
молчала, хоть кричать могла.
Дурёха, неумёха, лгунья!
И ныне, и в иных мирах,
свои большие полнолунья
передробила в пыль и прах!
Рот раскрывать уже не смея,
подальше прячу голос свой…
Адам! Ты прав: все бабы – змеи.
Не зря общались со змеёй.
Да! У распущенного света
есть безутешные грехи…
Родиться бы с душой Поэта.
А уж потом писать стихи.